Знаменитые работы

нашего времени, ни на йоту не ушедший в прошлое. Но это еще далеко не все. Те ученые, которые пробовали разбираться в пространственном построении этой картины, обнаружили "странное" несоответствие первого и "дальнего" планов, реальной фигуры девушки с ее прилавком и призрачного отражения в зеркале, да еще с совершенно не "точным" отражением самой девушки с каким-то посетителем. Мане просто отмел в сторону все заботы о неком "правильном" (с академической точки зрения) построении пространства и перспективы, мудро решив, что этой "правильности" грош цена, если за ней не стоит нечто бесконечно более важное: правда и глубочайшая содержательность художественного образа, что можно выразить самыми условными приемами! Ведь ощутимая, осязательная реальность и вещественность прекрасного натюрморта на прилавке, где с подлинным восхищением написана каждая подробность, явно контрастируют с зыбкой неопределенностью и неустойчивостью отраженной в зеркале толпы зрительного зала. Сама девушка в ее нарядном, украшенном кружевами и букетиком цветов платье, такая реальная и живая, безусловно современная парижанка, - еще более резко контрастирует с текучим, преходящим маревом мелькающих человеческих фигур в зеркале. Но за этими мелкими и сливающимися в общую подвижную и почти бесформенную толпу человеческими фигурами простирается все дальше уходящее в глубину грандиозное пространство, никак не отвечающее реальным размерам зрительного зала, отразившегося в зеркале: это зеркало словно становится прорывом в бесконечность. Впереди и позади девушки-продавщицы - не зал Фоли-Бержер, а весь мир, в кружении и мелькании которого утверждается ее собственная великая ценность - как ценность любого настоящего человека, не укладывающегося в рамки общественного порядка тогдашней Франции или любой другой страны. Это тоже язык искусства 20 века, язык Феллини и Клера и других мастеров родившегося в 20 веке нового искусства.

Не менее замечательны находки Мане в колористическом строе этой картины. Фигура девушки и все предметы на прилавке окрашены яркими локальными красками: темно-синее платье, нежно просвечивающее сквозь белые кружева, обрамляющие полуоткрытую грудь; светло-розовое лицо и руки, черная бархотка на шее, розовая и чайная розы в прозрачном бокале, ярко-оранжевые апельсины в вазе, разноцветные бутылки с пестрыми наклейками, мраморный прилавок - все это хоть и написано легко и свободно, но необычайно реально и конкретно и, несмотря на многоцветность, уже соединено в уравновешенную и благородную цветовую гармонию. Но дальше начинается нечто удивительное. Каждый из цветовых ударов первого плана находит свой отклик в мерцающем и переливающемся отражении в зеркале, и не только в отражении самой девушки и предметов на прилавке, но и в нарядах дам в ложах, и в зеленых сапожках акробатки на трапеции, и в уходящих ввысь серо-розовых прямоугольных столбах, поддерживающих невидимый потолок, и в больших светло-серых с розоватыми переливами люстрах, и в светлой лиловато-голубой окраске барьера лож, и в общем зыбком и дрожащем мерцании зеркала со всем, что в нем виднеется. Только отблески света в черных цилиндрах остаются там - в зеркале. Яркие и плотные краски реального первого плана и их преображенные отражения в зеркале сливаются в такую динамическую, всеохватывающую, полную драматического напряжения симфонию, какой в столь высоком выражении не было даже у самого Мане. Но ведь и это тоже завещание Мане 20 веку! Завещание, до конца еще далеко не исчерпанное. (прил.3)

В результате - строгая, продуманная и осуществленная с покоряющим мастерством, подытоживающая программа этого бессмертного творения: высоко поэтический и прекрасный образ настоящего человека в драматическом отчуждении от чужого и враждебного ему мира, реальный Париж, разрастающийся до пределов всей окружающей жизни, красивый внешне и пустой, зыбкий, ненадежный по своей внутренней природе, утверждение гуманизма - не на словах, а на деле - вопреки всему, что ему противостоит и сопротивляется, утверждение красоты, моральной чистоты, поэтической нежности реальной жизни - и, наконец, несравненное мастерство формального выражения, взвешенное в каждом прикосновении кисти. Так закончить свой творческий путь мог и должен был только великий художник.

Другие публикации:

Кокоринов и Деламот
Александр Филиппович Кокоринов (1726—1772) был в числе непосредственных помощников одного из виднейших русских архитекторов середины 18 в. Ухтомского. Как показывают новейшие исследования, молодой Кокоринов построил прославленный современ ...

История вязания
На самом деле вязание, как вид домашней работы и искусства существовал задолго до этого. К началу нашей эры люди довели технику этого рукоделия до очень высокого уровня. Основная заслуга в этом принадлежит, конечно, тем народам, которым н ...

Сандро Боттичелли
Са́ндро Боттиче́лли (итал. Sandro Botticelli, настоящее имя Алесса́ндро ди Мариа́но ди Ва́нни Филипе́пи (итал. Alessandro di Mariano di Vanni Filipepi), 1 марта 1445 — 17 мая 1510) — виднейший живописец тоска ...